Камерный театр начал новый сезон с разговоров на тяжелую тему. Первая премьера — и сразу драма, да еще и о начале гонений на евреев в Германии 30-х годов. «Жена-еврейка» по пьесе Бертольда Брехта стала пробой режиссерского пера актера Никиты Савиных. Как получилось сказать о сложной теме через язык театра — узнал корреспондент Первого областного информагентства.

«Жена-еврейка» лишь часть пьесы «Страх и отчаяние в Третьей империи» Брехта. Все сцены автор писал в эмиграции в 30-е годы по своим воспоминаниям и свидетельствам очевидцев. Он хотел показать, как в Германии рушатся устои и нормы морали, как уничтожаются семьи, как право и законы превращаются в абсурд и наказание. Об этом и сцена «Жена-еврейка»: в 1935 году, после принятия антисемитских «Нюрнбергских законов», Юдифь Кейт решается на отъезд в Амстердам, чтобы спасти себя и мужа, с которым уже перестали разговаривать друзья и перед которым — день-два — захлопнутся двери клиники, где он работает.

Малая сцена Камерного театра. Темнота. В кресле расположился актер Антон Ребро, чуть поодаль, за столом, Марина Вознесенская. Актриса, точнее ее героиня Юдифь Кейт, сидит перед книгой, освещаемой двумя свечами, и собирается с мыслями. Она уже начала укладывать чемоданы, осталось лишь несколько незавершенных дел: обзвонить друзей семьи — предупредить об отъезде — и сообщить мужу, что она на неопределенное время уедет в Нидерланды.

Она звонит приятелям, просит не забывать встречаться с супругом. Вот только они почему-то не горят желанием. «Конечно, ничего страшного, я же знаю, что вы не из таких», — приходится отвечать Юдифь каждому. А потом женщина набирает другому, следующему, каждого (будь то сестра Фрица или знакомый доктор) озвучивает Антон Ребро. А затем Марина Вознесенская остается на сцене одна. И тут начинается монолог человека, которого посчитали ничтожеством, недостойным просто за цвет волос и форму носа.

«Ты как-то мне сказал, что одним дают инсулин при диабете, а другим нет. Теперь они сортируют людей по новому признаку», — произносит героиня.

Постановка превращается почти в моноспектакль, где Юдифь репетирует свою речь перед мужем и знает, что ему скажет. И знает, что скажет он: «Это же ненадолго, всего на пару недель», «Все образуется», «Может, ты не будешь уезжать?» А девушка чувствует, что скоро этот ужас не закончится, что загонять евреев в концентрационные лагеря будут годами, что у власти стоят чудовища, что будет война, что, если она не сбежит, она не выживет. И понимает, что из-за нее могут начать нападать и на ее мужа. «Блондинкой заменят брюнетку» — такой ведь лозунг сейчас ходит по Германии. И кажется, Бертольд Брехт через монолог еврейки делает предсказание на ближайшее десятилетие.

«Тот, кто шагает спокойно по улице, по-видимому, глух к страданиям и горю друзей своих. Право, я живу в мрачные времена. А вы, которые выплывете из потока, поглотившего нас, помните о тех мрачных временах, которых вы избежали, когда мы видели только несправедливость и не видели сожаления», — произносит Юдифь.

«Жена-еврейка» Камерного театра — это пример того, как нужно говорить о проблеме. От трагедии одной семьи, от такой схожести героев с любой обычной любящей парой становится тяжело. Ты представляешь, как тысячам супругов приходилось так расставаться на десятилетия, как еще миллионы людей были убиты в концлагерях. Примерно те же чувства возникают при прочтении «Двух братьев» Бена Элтона: кошмар мира ты проживаешь через трагедию одной семьи, и оттого все краски становятся ярче. И оттого больнее.

Муж Юдифь, Фриц, в конце концов появляется на сцене. Он действительно говорит: «У тебя же нет никого в Амстердаме», «Может, ты не поедешь?» и «Это же не может продолжаться дольше двух месяцев…» И зрителю становится страшно: если она останется — ее ждет смерть. И дыхание замирает в ожидании решения девушки.

Мы не будем рассказывать концовку, потому что ее нужно прожить вместе с героями. Марина Вознесенская и Антон Ребро превратили открытую репетицию в полноценный спектакль, всего 45-минутный, но оставляющий ощущение, что ты прожил с героями весь этот сложный день. А Никита Савиных выбрал для своего режиссерского дебюта материал, от которого хочется забиться в угол и плакать. И это даже неплохо: нарывы из прошлого нужно вспарывать. Во избежание нагноений.