Накануне знаменательной даты мы побеседовали с Владимиром Григорьевичем о музыкальном образовании в Израиле, ремесле аранжировщика и рекорде для Книги рекордов Гиннесса.
— Владимир Григорьевич, вы закончили Суворовское училище в Москве. Вы хотели быть военным?
— Я закончил единственное в мире Московское военно-музыкальное училище. Я поступил туда в 10 лет. Нет, не хотел быть военным. Думал, буду всю жизнь преподавать музыку в Московской в консерватории. Но выяснилось, что я не могу преподавать. Действовал такой приказ министра обороны маршала Малиновского от 1968 года, где черным по белому написано: категорически запрещается принимать офицеров еврейской национальности в аспирантуры и ординатуры, готовящие кадры для работы в городе Москве. А я, дурак, размечтался.
— Вам было легко учиться?
— Я с детства считался вундеркиндом. Диктант по сольфеджио хоть сейчас напишу. Хотите, расскажу историю? Мне было одиннадцать лет, я учился во втором классе Суворовского училища. Ко мне подошли старшие ребята и говорят: «У нас выпускной экзамен по сольфеджио, согласен диктант написать? Нужно шесть экземпляров, возьми кого-нибудь еще». Я взял Илюшку Цимермана, на год младше. Нас проинструктировали, и мы сели под окна — лето, первый этаж, все открыто. Тут нас застукал директор училища полковник Владимир Волков: вы, мол, что тут делаете? Мы выдали заранее подготовленную легенду: Илюшка часы потерял, ищем. Ушел.
Мы сидим в кустах, нам все прекрасно слышно. Записываем, на веревочки привязываем, уходим. Старшеклассники видят в окно наши макушки, вытягивают за веревочки диктанты. Все сдали выпускной экзамен! Мне и Илюшке вечером выдали по мешку конфет «Мишка на Севере»! Как мы были счастливы.
Это не конец истории. Прошло сорок лет. Мой однокашник встречался с нашим стареньким директором, ему под 90 было. И вот, слово за слово, вспоминают юных суворовцев, и полковник Волков говорит: «Я всю жизнь мучаюсь и не понимаю, ну как Никуленков мог сдать сольфеджио?! Он выше тройки в жизни не получал за диктант!» Ну ему и рассказали: «А может, под окнами кто-то сидел?» И он, представьте, вспомнил: да, Ошеров с Цимерманом, два гаврика! Как он обрадовался, когда раскрыл нашу операцию, сразу отлегло.
— В консерваторию вас не приняли, и вы стали дирижером военного оркестра.
— Не сразу, но да. Я отслужил в Челябинском танковом училище двадцать лет — это минимум, требуемый для получения пенсии. И уволился из армии. Немного сотрудничал с телевидением, с институтом культуры. Это были уже 1990-е. Бандиты поджигали рестораны, машины, по улицам ходила шпана с пистолетами... Страшно было здесь.
— Это вас подтолкнуло к отъезду в Израиль?
— Мы с женой думали об отъезде и начали учить иврит, собирать документы, но решение все откладывали и откладывали. Внезапно собрались и уехали. Я расскажу, почему вдруг.
Приехал в Челябинск с гастролями Леонид Сметанников. Был такой певец, помните? Так вот, приехал без концертмейстера — того под дороге увезли в больницу на скорой, форсмажор. А у Сметанникова 30 концертов по области. Меня попросили: сможешь аккомпанировать? А ноты? Нет нот, только два номера. Ну хорошо, напоете, я распишу — разберемся. Концерт через два с половиной часа. Порепетировали, разобрались.
И вот концерт в Свердловской филармонии. Часа в три дня мы из гостиницы направляемся на репетицию, и Сметанников видит, что на углу продают хлеб, по две булки в одни руки. «Давай возьмем? — говорит. — Тебе и мне, по две булки, привезешь жене». Хлеб тогда с перебоями продавали.
После концерта, уже в час ночи, приезжаю в Челябинск и рассказываю жене про хлеб: «Не взял, — говорю, — так противно стало». А она мне и говорит: «Знаешь что? Иди-ка ты завтра в ОВИР».
— Эта история с хлебом стала последней каплей?
— Да. Это унизительное состояние. Как-то не хочется жить в стране, в которой перед концертом в филармонии нужно срочно брать четыре булки хлеба и везти в Челябинск.
— С вашим музыкальным бэкграундом в Израиле было комфортно?
— Конечно.
— Как вы искали работу?
— Да никак. Я не знал как. Начал с того, что в ресторанах играл: «Я смотрю, ты играешь на чем попало. Вот я ноты поставлю для кларнета — там на тон ниже, транспонируешь?» — вот так со мной договаривались примерно. Приезжает мужик, говорит: «Меня зовут Оскар, у меня четыре ресторана. Завтра приезжает певица из Румынии, сможешь с ней поиграть? Все говорят, ты быстро соображаешь. Часа три у вас будет». Потрясающая певица Элена Тома.
Через неделю-полторы объявили конкурс для пианистов в гостинице King David, это отель, где останавливаются все президенты. 56 пианистов записались на конкурс, чтобы в лобби играть.
— Крутая работа?
— 55 долларов в час. За четыре часа, с восьми до двенадцати ночи, — 220. Это очень неплохо, учитывая, что новые репатрианты в нашем общежитии за пять шекелей в день работали. Три условия: никаких нот, никакой агрессивной музыки и вот картонная коробочка, в которую будут складывать деньги, — так это ваши. В первый вечер, пока конкурс проходил, я заработал в сумме 410 долларов. Мне понравилось. Конкурс я прошел.
Знаете, что я вам скажу: любая страна хороша, если ты умеешь хорошо делать свое дело.
— Есть такая программа «Играющая школа». Идея отличная: с первого класса всем преподают музыку. Кто-то играет на блокфлейтах, кто-то — на ударных. На второй год переходят на маленькие синтезаторы, на четвертый — на струнные и духовые инструменты. Не дураки придумали!
Педагоги работают те же, что и в колледже. Если ребенок заинтересован, он начинает заниматься потихоньку, разучивает простенькие произведения.
В конце учебного года родитель приходит на концерт маленького оркестра: играют дети и педагоги. И папа видит, что его ребенок, которого на минуту невозможно усадить, сидит, держит трубу в ладошках и сосредоточенно считает: раз, два, три, четыре — бу-уу-у! — раз, два, три, четыре, буу-у! Выступает как настоящий музыкант. И как ему нравится!
— Классная программа.
— Конечно. И ничего сложного. Кому тут только не рассказывал — никак не идет. Я убежден, что дети, которые занимаются музыкой, обычно и в классе учатся лучше всех. Именно поэтому в главном Израильском техническом университете Технион и потрясающий симфонический оркестр, и хор, и джазовый биг-бенд. Там играют и педагоги, и студенты, еще и гастролируют. Это чума, как они играют!
Ну так вот, через три года на заключительном концерте в нашем колледже на сцене стояли 380 человек. У нас был и детский оркестр, и сборный с педагогами. Мы выступали по всей стране.
Еще был взрослый оркестр — для тех, кто занимался музыкой, но давно бросил: кто доктор, кто пожарный, кто аудитор. Взрослые люди в свободное время собираются и играют. Это любительское музицирование очень популярно во всей Европе, не только в Израиле. Есть люди, которые по 30—40 лет собираются каждую субботу и играют себе что-то. Такие счастливые!
— Так все хорошо складывалось. Почему вы вернулись?
— Врачи выгнали. После 50 лет стало резко убегать давление. Доктора сказали, что климат мне категорически противопоказан.
— В Челябинске вас быстро нашел Пелымский? (Алексей Пелымский, директор Челябинской филармонии. — Прим. ред.)
— Да, Алексей Николаевич сразу меня пригласил на должность художественного руководителя. Мы не были знакомы: когда я уезжал, он еще в институте культуры учился. «Я не знаю, что делать», — честно сказал я. «Да разберетесь», — ответил.
Моя зарплата в 2007 году была девять или десять тысяч рублей. Но человека, который был в эмиграции, трудно этим напугать. Я начал преподавать, в ресторане играть, аранжировки делать, партитуры...
— Как в том еврейском анекдоте: и по вечерам немножко шить...
— Именно. Наша профессия — аранжировщиков — вымирает. Почти нет людей, которые знают аппликатуры. Сейчас все ленивые.
— Компьютер не научился делать вашу работу?
— Да вы что? Это не аранжировки, а фуфло подзаборное. Нет, конечно. Пока еще есть люди, но их все меньше.
Вот пару лет назад в Челябинске решили сделать на площади концерт симфонического оркестра с военными песнями. А где ноты? Черт знает. Нужно 20 песен. Начали звонить в Москву дирижеру Феликсу Арановскому («Романтика романсов»), тот говорит: «Ну что, сто-двести тысяч — за одну партитуру». А нам еще и срочно надо. То есть за ноты надо отдать четыре миллиона.
И никто не знает, какого качества эти ноты.
— За ноты?
— Да! Это же партитуры для симфонического оркестра, плюс солисты. Хорошо, я напишу три-четыре. Но двадцать? Как? Растерялись. Ладно, я потихоньку начал... Короче, сделал я за две недели двадцать партитур. Не знаю, годится это для книги рекордов Гиннесса? Сэкономил денег филармонии.
— Не нашли аранжировщиков?
— Не нашли. Непросто это. Что такое партитура — это 31 партия для большого симфонического оркестра! 31 строчка. И так для каждой песни.
— Кто придет вам на смену?
— Как там у Пахмутовой? «Придут честолюбивые дублеры, дай бог им лучше нашего сыграть». Вот говорят — надо уступать дорогу молодым. Каким молодым? Как только придут — я сам уйду!
— Не верите в новое поколение?
— Почему же? Кого знаю — в тех верю. Талантливых учу, при одном условии: никаких денег не беру.
