Одним из участников фестиваля «Камерата» в Челябинске стал Озерский театр драмы и комедии «Наш дом». Судя по обсуждениям зрителей после, работа стала чуть ли не самым противоречивым спектаклем фестиваля.

Нестандартный подход начинается с рассадки: по три ряда сидений друг напротив друга. Между ними — длинная дорожка сцены.

Действие максимально осовременили. Персонажи романа XIX века оказались в нашем времени: радикалы и террористы никуда не делись. И когда сборы тайного кружка переносятся из темного подвала в чат — ничего не меняется, только лица бесов-лидеров кажутся еще более размытыми. Авторы постановки нарочно делают героев нашими соседями по лестничной площадке, не переписывая сюжет Достоевского.

Перед началом режиссер Никита Золин предупреждает, что можно спокойно уйти прямо сейчас.


Все начинается в терминале аэропорта на фоне огромного табло, у каждого героя в руках телефон. Кружок Верховенского общается в телеграм-чате, а исповедь Ставрогина о совращении Матреши читает умная колонка Алиса. Герои разговаривают оригинальным текстом Достоевского, попутно вставляя мемы и не брезгуя громкой матерной руганью. (Сюжет хорошо бы освежить в памяти перед спектаклем.)

«Тоже видел этот видос? Ржачный, да?»— с гоготом спрашивает Верховенский у Кириллова между разговорами о самоубийстве.

Верховенскому (Владислав Илюхин) здесь вообще достается больше всего внимания. Мало того, что он ведет себя как оголтелый провокатор, еще и постоянно ломает четвертую стену: без спроса усаживается между зрителями. А потом и вовсе тычет пальцем и всех называет маленькими слабыми людишками со звериными аппетитами.


У очень харизматичного Владислава Илюхина получился эдакий Джокер из «Бэтмена», только без клоунского амплуа. Радикальные идеи выкручены на максимум, а выражает он их так, что в безумии «либерала» не остается и сомнений. Он насмехается над всем, упивается властью над другими бесами, тела убитых снимает на телефон и транслирует в Сеть (спектакль начинается с финала, когда Иван и Мария уже мертвы).


Рядом с ним вечно оказывается другой молодой человек. Это Николай Ставрогин в исполнении режиссера Никиты Золина. Он худой, со впалыми щеками и легкими морщинками. На глазах зрителя ведет себя будто блаженный гуляка. Инфантильный, несерьезный, носится по сцене, раскинув руки самолетиком, и катает на инвалидном кресле хромоножку Марию Лебядкину (Яна Сюськина).


Щегольская улыбка сползает с лица, когда Верховенский уговаривает его присоединиться к Обществу и подмечает, как Николаю хочется упиваться властью над слабыми. Потому что сам он ничтожный.


Иван Шатов стоит особняком от кучки радикалов. Но сам по себе персонаж — помесь скрепного консерватора с гротескным гопником в растянутом спортивном костюме. На шее у парня татуировка с православным крестом, а на лбу наколка «Родина», как у современного рэпера. Шатов не сильно лучше своих бывших соратников и не выглядит заложником обстоятельств. Он такой же маргинал: постоянно лезет в драку и ругается матом, а в свободное время вальяжно валяется на диване и пьянствует, рассуждая о народе-богоносце.


Зрители, глядя на все, ведут себя очень по-разному. «И это Достоевский? Издевательство над классикой», — шепчутся одни. Не знакомым с первоисточником не всегда понятно, что вообще происходит. Но в молодую аудиторию спектакль попадает.


К финалу все становится не только безумным, но и маргинально-нецензурным. К действию добавляется жестокость. Ставрогин и Верховенский громко и яростно дерутся за кулисами. Бьют друг друга руками и ногами, причем так натурально, что пара зрителей отворачиваются.


Петр чуть ли не выползает на сцену, залитый кровью. В таком виде его безумные интонации и идеи звучат страшно, а монолог о слабых людях со зверским аппетитом и намерением убить всех идейных заставляет ерзать на стуле. Но оторвать глаз от происходящего уже невозможно.


Пространство будто пахнет кровью. Тут же разыгрывается сцена убийства Марии. Ее выкатывают на середину зала и душат пакетом, пока она бьется в муках.

Кульминацией всего становится смерть Шатова. Свет в зале почти моментально гаснет, и за мгновение до полной темноты из-за кулис вылетает человеческая фигура. Это последнее, что видит зритель. Спустя секунду весь зал ослепляет вспышка выстрела и раздается грохот такой громкости, что зал вскакивает с кресел.


На поклон актеры выходят под трек «Мы все умрем» известного российского рэп-исполнителя, имя которого мы не будем называть. Зал обомлел, не встает и машинально хлопает. Люди потирают глаза, ослепленные световыми вспышками.

«Ну это слишком — вся эта кровь, стрельба, жестокость»,— заключают одни.

«Не знаю, мне понравилось, оно такое, каким должно быть. Тяжело. Чтобы понятно было, что нужно оставаться человеком»,— высказывает кто-то, направляясь к выходу.

«...Жизнь в нас самих, а не во внешнем. Быть человеком между людьми и остаться им навсегда, в каких бы то ни было несчастьях, не уныть и не пасть — вот в чем жизнь, в чем задача ее», — эта цитата Достоевского у спектакля вместо описания.

Спектакль странным образом влюбляет в грязную историю с ясным привкусом железа. Здесь нет любви, дружбы, сопереживания, нет ни одного светлого чувства — только боль, страх и корысть.


«Бесы» Никиты Золина расцарапывают незажившие раны и режут неподготовленных зрителей без ножа. 

Обманутые жертвы идиотских идей — во все времена заложники. Носители этих бесовских идей — во все времена насильники и, по сути, убийцы. Достоевский стал современен, как никогда. Нет ничего нового — как и надежды, что этот порядок вещей когда-нибудь изменится.