Могла завершиться триумфально, когда любительскому театру из Челябинска рукоплескали на фестивалях в Европе и Америке. Или беззвучно-печально, когда актеры выросли и разошлись по своим жизням, позабыв дорогу в сумрачный подвальчик восьмого общежития ЧПИ. Или скандально-горько, когда мэрия Челябинска официально закрывала театр. Поворотов в этом непредсказуемом сюжете хватало.
Накануне 60-летия театра мы встретились и поговорили об этом с художественным руководителем «Манекена» Юрием Бобковым, который больше десяти лет назад решил не давать больше никаких интервью (и не давал), но для Первого областного информагентства и по случаю юбилея сделал исключение, за что наша редакция Юрию Ивановичу очень признательна.
Бобков — тот человек, который знает историю «Манекена» с момента основания (хотя пришел в театр через шесть лет, в начале 1970-го), потому что это его жизнь и есть.
«Что такое 60? Очень странное чувство. Вот сегодня идет на сцене „Безумный день Труффальдино“, 23 года спектаклю. В нем играют актеры, родители которых еще не родились, когда „Манекен“ уже был. Ну что вы так удивляетесь? Посчитайте. Их родителям по сорок с небольшим. А вот бабушки и дедушки, если учились в Челябинске, возможно, были на наших первых спектаклях в актовом зале ЧПИ», — говорит Юрий Иванович.
Театр в курятнике и Александр Володин
В начале 1960-х мода на студенческие театры в Советском Союзе была такой силы, что не было вуза, в актовом зале которого ни разыгрывали бы сценки на злободневные темы: про прогульщиков, кислый борщ, строгих преподавателей, что там еще было актуального в повестке? Студентам всех времен должна быть хорошо знакома жажда что-то такое сказать, желательно смешное, и быть услышанным. На той же волнительной молодой энергии много лет существует КВН, какие бы трансформации с ним ни случались.
Так начинался и «Манекен» — в 1963 году он назывался СТЭМ (студенческий театр эстрадных миниатюр) и объединял ребят исключительно с технических факультетов, потому что иных в ЧПИ не было. Играть в театре пришли будущие тракторостроители, авиаконструкторы, радиоинженеры, приборостроители...
Выступления СТЭМ в актовом зале ЧПИ (середина 1960-х)
От лихих смешных зарисовок остросоциального звучания, одна из которых и дала название «Манекену», студенческое комьюнити доросло до первых сатирических постановок по сказкам Салтыкова-Щедрина. Примерно в это время счастливый случай в виде брата Бориса довел до актового зала ЧПИ преподавателя кафедры «Летательные аппараты» Анатолия Морозова (тогда еще ни разу не режиссера, а чистого технаря), и, как писал Аркадий Аверченко, «все заверте...». Химическая реакция любви к театру. Больше ничем не объяснить эту детскую радость репетировать и выступать, репетировать и выступать.
Актовый зал делили по очереди с десятком самодеятельных коллективов, в том числе с ансамблем Владимира Поны (будущим Челябинским театром современного танца).
«Жутко неудобный зал, не приспособленный ни для чего, кроме партийных собраний. Где мы гримировались и переодевались? Да просто на лестнице», — вспоминает Юрий Бобков.
Первый приют бездомного театра — не подвальчик в общаге, как многие полагают, а гараж во дворе ЧПИ: двухэтажное здание, на втором этаже которого хранился какой-то хозяйственный хлам, особо никому не нужный. Разгребли (пока еще не подозревая, что ремонт и стройка станут непременной частью истории театра) и начали собираться там: читать, обсуждать, репетировать. Актеры назвали второй этаж над гаражом «курятник».
В этом самом курятнике будет пить и веселиться великий Александр Володин, когда приедет на премьеру по его запрещенной пьесе «Две стрелы». Как договорились с тогдашним парткомом ЧПИ? Но пьесу, которую не разрешили поставить самому Олегу Табакову, впервые сыграли в актовом зале челябинского политеха.
«Володин залез на стол и стал читать еще нигде не опубликованные полустихи, как он их называл: «На шаре тесненьком столпились мы! Друг другу песенки поем из тьмы!» — вспоминает Юрий Бобков.
Из миниатюр 1960-х: второй справа — Борис Морозов, первый слева — Геннадий Зайцев (архив театра «Манекен»)
Стеклянный купол и 33-этажный небоскреб на Алом поле
На этом горячем топливе успеха — когда одобрил сам Александр Володин, когда монументальный Чингиз Айтматов по центральному телевидению возьми и расскажи, что он даже не представлял, как его «Белый пароход» можно играть на сцене, когда сам Аркадий Райкин на Всесоюзном фестивале студенческих театров публично заявил, что он был бы рад поставить свое имя на челябинской афише «Предъявите ваши сердца» — вот на этой победительной волне «Манекен» несся несколько счастливых лет, собирая урожай призов на фестивалях Советского Союза и Европы и аншлаги везде, где только не.
Из романтических ребят, которым нравилось смело шутить на сцене, они становились полноценным театральным коллективом. На тот момент (конец 1970-х — начало 1980-х) среди них не было ни одного профессионального актера и режиссера. Больше того, они уже не были студентами: у каждого была серьезная профессия, семья и необходимость ее кормить, молочная кухня, работа и прочие безрадостные взрослые хлопоты.
Юрий Бобков закончил свой автотракторный факультет, ушел из инженеров в дворники Ленинского района («Кому-то надо страну мести», А. Вознесенский) и сочинил исторический документ, о котором публично раньше никогда не рассказывал. Это был «Проект создания профессионального молодежного театра в Челябинске».
«Наверняка он был наивным. Но там были заложены и организационные основы, и состав труппы, и репертуарный план. Я даже придумал, где надо построить здание для этого театра! На месте казарм на Алом поле. Я всем объяснял, что казармы не могут быть в центре города. Место отличное: напротив педагогический институт, в двух шагах сельхозакадемия, чуть дальше ЧПИ, по Свердловскому вверх — медакадемия... Словом, тут все студенты. Я придумал, каким будет театр — стеклянный купол из зеленоватого стекла высотой с пединститут. Внутри купол поделен на три этажа: зимний сад, который светится всю ночь, пространства для выставок, лекций, творческих проектов. А театральные залы (большой, малый и два репетиционных) мы закопаем под землю. А рядом выстроим гостиницу-небоскреб в 33 этажа — это такой инвестиционный проект для тех, кто построил театр. Мы создали бы место притяжения и архитектурную доминанту Челябинска. 1978 год...»— рассказывает Юрий Бобков.
Во властных кабинетах кивали и улыбались. Этот непрофессиональный театр и так вызывал зависть коллег: столько гастролей и зарубежных поездок, не говоря уже о призах, не было ни у одной челябинской труппы. А тут еще стеклянный купол высотой в пять этажей, ну-ну. Наивная прекрасная мечта. Хотя даже сейчас, сорок пять лет спустя, идею одобрили бы современные архитекторы.
Подвальчик в восьмом общежитии
Конечно, никто не верил, что когда-то будет по-другому.
Даже когда строили свой первый дом среди канализационных труб в подвале, который в строительных документах торжественно назывался «Пункт проката», но ни минуты им не был, — даже тогда не думали о своем театре в виде отдельно стоящего здания. Вот есть подвал, и спасибо ректору. Техническое помещение, сырое и неприспособленное, три года превращали в зрительный зал. Четыре кирпичные стены сломали, другие построили.
На чем держались, непонятно. Уже ничего не объяснить молодостью и легкостью, уже не щекотал ноздри весенний воздух 1960-х, когда всем хотелось громко говорить и петь. Уже шла жизнь. Где-то все работали, как-то зарабатывали, а вечерами и в выходные шли в свой подвальчик, надевали старые штаны, складывали из газеток пилотки — и давай штукатурить...
Актер «Манекена», доктор медицинских наук Геннадий Ефименко приходил примерно раз в две недели, отчитав три лекции плюс лабораторная работа, и спрашивал: «А что, это правда надо?» Приходил, ремонтировал, выходил играть на сцену и прекрасно играл.
Сумасшедшие, словом.
Чайка в кабинете Юрия Бобкова смиренно наблюдает
Все мои собеседники, чья жизнь связана с «Манекеном», пожимали плечами в ответ на вопрос «Зачем?».
«С точки зрения житейской логики поступки необъяснимые. Мы приходили в театр, потому что это был воздух, которым дышать, а не хлеб насущный... Иногда я думаю, что понятие „судьба“ все же есть. Вот так надо было мне почему-то. Или еще проще: охота было, и я делал. Сейчас неохота — и не ставлю спектакли больше. Спросите меня: ты что делаешь? А что хочу, то и делаю», — вслух рассуждает Бобков.«Манекен» жил тогда по странному принципу «А давайте?». Давайте вот этот спектакль сделаем? Давайте соберемся? Порепетируем? Никто не мыслил на годы вперед. Вот есть сейчас интересный материал, нам он нравится, давайте сделаем, а там видно будет. «Давайте проживем этот год? Вот это поставим?» — говорил Анатолий Морозов. Кто знает, что там, за поворотом.
Может быть, это и правильно? Как говорит Бобков сейчас, если бы он знал, что потребуется ждать 16 лет, с 1978-го по 1994-й, пока театр не получит профессиональный статус, и бесконечно долгих 22 года, пока в 2000 году не въедет в свой дом, — он не протащил бы эту историю.
Слева — будущий директор «Манекена», а тогда актер Александр Березин на гастролях
В 1988 году уезжает в Ленинград делать свою карьеру отец-основатель «Манекена», режиссер, автор всех ярких спектаклей Анатолий Морозов. В этом месте тоже можно было бы поставить точку.
Основному составу — примерно около пятидесяти. Подвальчик милый, родной, намоленное место (до сих пор намоленное!), но... это подвальчик. В репертуаре — один спектакль. О том, чтобы театр стал профессиональным, мечтает меньшинство, возможно, всего один Бобков и мечтает. Никто в это не верит. Как подсчитывал тогда актер, ныне заведующий кафедрой режиссуры ЧГИК Александр Мордасов, «Манекен» играл тогда 12 спектаклей в год. Всего.
Но именно таким «Манекен» и любили — за то, что он хранил чудесную атмосферу студенчества, беспечности, независимости от материальных ценностей и искренности. И доказывал, что так можно: вопреки, назло и свободно. И держался на силе великого «хочу». И спектакли были пропитаны этой молодой свободой.
У Бобкова есть своя теория построения пьес, которая многое объясняет и в жизни человеческой. В античных пьесах и потом, аж до Чехова, драматурги строили сюжет на точечных событиях: что-то происходит (взрыв, убийство, нежданная весть...) — и это поворачивает сюжет. А у Чехова как будто бы ничего не происходит: сидят, разговаривают, чай пьют, а потом — бац! — и ружье выстрелило.
«Не происшествие поворачивает сюжет, а накопленное состояние. Это можно назвать эффектом прорвавшейся плотины. Последняя капля. Что случилось? Да ничего. Накопилось просто. Твоя личная чаша переполнилась. Так и в жизни»,— объясняет режиссер.
Кинотеатр Пушкина: разруха, стройка, спектакль на развалинах
Бобков, закончивший к тому времени Щукинское училище, внезапно ставит фарсовый спектакль «Черный человек, или я, бедный Сосо Джугашвили».
«Я называл его „последний спектакль о Сталине“. И он нечаянно выстрелил. Так в некоторых случайностях проявляет себя бог. С этим спектаклем нас пригласили на крупный театральный фестиваль в Америку. Мы прошли первым номером, мы победили! Это была наша первая Америка. А для челябинской общественности это сработало вдруг как мощная имиджевая история. Странно, ведь мы много раз побеждали и на союзных, и на европейских театральных фестивалях, но... Видимо, изменилось время», — рассказывает Юрий Бобков.
Это придумал мэр города Вячеслав Тарасов: отдадим «Манекену» кинотеатр Пушкина. Все равно пропадает здание, облупленный и страшный памятник архитектуры. Самое криминогенная точка в центре: на ночных дискотеках торговали наркотиками, а днем продавали женское белье секонд-хенд. Шел 1996 год.
Каждый понедельник в восемь утра Бобков проводил здесь оперативку. Собирались злые строители, которые не хотели работать без денег: «Я говорил: нам надо дырку пробить в нижний зал». На меня смотрели и отвечали: «Ну тебе надо, ты и пробивай». Юрий Иванович, человек с высшим режиссерским образованием, научился менять вагон ферросилиция (донат от ЧЭМК) на десять «Волг», «Волги» — на плохонькие прожектора... Денег тогда не было, только натуральный обмен.
Коллектив театра «Манекен», 1994 год
И тогда произошло два события.
Первое сейчас назвали бы акционизм. Актер в образе Пушкина забирался в вырытую глубокую траншею у театра и, читая свое знаменитое «Товарищ, верь: взойдет она, звезда пленительного счастья. Россия вспрянет ото сна...», бросал лепешки грязи прямо... в здание администрации города. Правда, тут применили бы чудо монтажа: отдельно сняли бы Пушкина с комками грязи, отдельно мэрию, в которую они бы прилетали. Так как в ту пору не было интернета, эта смелая художественная акция не стала достоянием общественности.
А потом они сыграли на развалинах «Ромео и Джульетту». Сыграли бесплатно, прямо посреди строительного мусора. В нижнем зале поставили какие-то 50 стульев, позвали друзей. Нельзя было, конечно! Но Бобков ничего ни с кем не согласовывал. Необъяснимым образом этот художественный прием сдвинул историю: открыли финансирование, стройка возобновилась, а Бобкова уволили за интервью «Нельзя перепрыгнуть пропасть в два прыжка» (о затянувшемся ремонте), ибо таким образом он явно продемонстрировал свою нелояльность.
«Долгое счастливое рождество» стало первой постановкой на новой сцене в 2001 году. Это был спектакль о семье, которая обретает свой дом.
«А потом театр решили убить»
Юрий Бобков рассказывает, как во время ремонта под куполом кинотеатра нашли записи, оставленные военнопленными, реставрировавшими здание: «...небесные художники из Польши, Чехии, Германии расписывали купол с песнями и шутками и закончили в сентябре 1945 года».
В 2009 году всем сотрудникам театра вручили уведомления об увольнении. По слухам, здание очень понравилось кому-то из видных городских бизнесменов. Бобков говорит, что видел проект: три ресторанных зала, один из которых с боулингом, и гостиничный комплекс в сквере.
Началась открытая война с мэрией. Юрий Иванович дал ряд интервью, где назвал убийство театра убийством и сказал, что имя интересанта город узнает, как только ему передадут здание. В 2009 году Бобкова уволили второй раз. Молодые зрители создали волонтерский клуб в защиту театра. На площади Революции прошла демонстрация с огромным транспарантом «Челябинску нужен Манекен!» — митингующие скандировали под окнами главы города Михаила Юревича.
«Несмотря на прохладную погоду, они стойко отстояли положенное время, бодро напевая песню из советского кинофильма «Кин-дза-дза» – «Мама, что мы будем делать?» Фото и цитата: dostup1.ru
Подключилась центральная пресса, Союз театральных деятелей. Было отправлено письмо на имя президента, которое подписали Марк Захаров, Евгений Миронов, Олег Табаков, Кама Гинкас, Петр Фоменко, Александр Калягин, профессура ГИТИСа и Щукинского училища. По городу развернули кампанию в поддержку театра и за десять дней собрали 23 тысячи подписей. Не кликов на сайте, а физических подписей, ручкой на листочке. Столики стояли в нескольких местах по городу. Все эти 23 тысячи подписей отправили Михаилу Юревичу.
Занятно, но пока театр убивали в Челябинске, ребята отправились на фестиваль в Америку и выступили там с таким успехом, что Бобкову (в третий раз) предложили Green Card и возможность работать в США с несколькими актерами, которых он посчитает нужным взять с собой. В штате Флорида мог бы родиться новый американский «Манекен». Бобков отнесся к предложению с юмором. Потому что всерьёз нужно было возвращаться в Челябинск, где погибал настоящий «Манекен».
Все летело в тартарары. Театр муниципальный. Муниципалитет решил, что он не нужен, слишком дорого содержать. Или театров слишком много. Или что-то еще. Как с этим спорить? Но «Манекен» никогда не действовал в парадигмах здравого смысла. И каждый раз выживал именно поэтому, на неразумной силе «хочу!».
Шум услышали в Москве и якобы приструнили мэра: отстань. Он отстал. И подписал приказ о сокращении штата в два раза. Кувыркайтесь, мол, как хотите: «Сами помрете».
«Как мы выбирали кого уволить? Жуть. Я рассказать не могу. Но какие у нас были варианты? Или закроемся или попробуем выжить. Актеров мы не тронули — это золотой фонд», — вспоминает Юрий Иванович.
«Не надо шагать в ногу»
Бобков не согласен с тем, что феноменальный успех «Манекена» и то, что он, чуть ли не единственный уцелел из сотен студенческих театров 1960-х, объясняется только эфирной, нематериальной привязанностью к театру. Только вот этим студийным замесом, когда все выкладываются по полной, просто потому что так искренне любят и верят, а не потому что должны и им деньги платят. По его мнению, все сложнее.
«Все, что со мной было, — только по любви. А что касается сохранения театра, принцип таков: не надо шагать в ногу. Театр живой, когда он индивидуален. Ни за кем не бежит, ни за каким трендом, ни за модными фишкам. Сколько было возможно, мы этому следовали. Билеты у нас раскуплены на месяц-полтора вперед, а ведь есть спектакли, которые идут и по 15, и по 20, и по 25 лет. Значит, нужны. Значит не зря. А ведь мы не старались угодить, не подстраивались под чьи-то вкусы, зрительские, тусовочные или критические. Просто слушали себя, слушали жизнь, слушали время. И старались быть честными»,— говорит режиссер Юрий Бобков.
