Супруги Игорь и Наталья Нарские издали книгу «Незаметные истории, или Путешествие на блошиный рынок». Она вышла в январе 2023 года в издательстве Ирины Прохоровой «НЛО». Это историко-социологическая работа и одновременно художественный текст. Накануне в Челябинской областной универсальной научной библиотеке состоялась презентация книги.
Мы поговорили с доктором исторических наук, профессором Пермского университета и ЮУрГУ Игорем Нарским о том, зачем люди во всем мире приходят на блошиные рынки, какие истории могут рассказать старые вещи, как советский быт превращается в винтаж и что такое историческая память. Супруги Нарские, по сути, впервые исследуют самостийную торговлю бывшими в употреблении предметами, от барахла до антиквариата, как культурный, социальный и исторический феномен.
Игорь Владимирович о реакции историков на неожиданную тему его научного труда рассказал: «Один коллега признался, что книгу пока не дочитал, но точно знает, как называлась бы рецензия, если бы книгу опубликовали в советское время. «Мурло мещанина».
Все началось случайно, с любви бродить по блошиным рынкам Европы. Игорь Нарский был в двухгодичной командировке в Мюнхене, преподавал в университете имени Людвига и Максимилиана, и каждый выходной привычным маршрутом направлялся на местный блошиный рынок. Со временем это стало страстью и для его супруги Натальи, социолога, доцента ЧВВАКУШ.
...Когда однажды находишь среди безделушек потемневшую медную кофемолку с непонятной вязью на боку, или зеркальце ручной работы, или крошечную тяжелую турку, или изящную дамскую сумку, потом торгуешься, разговариваешь, задаешь вопросы — ты чувствуешь, как тебя закручивает помимо воли в незнакомую временную воронку. Тем читателям, которые знают магию блошиных рынков, можно ничего не объяснять. Однажды поймав эту волну, уже не забудешь.
Но так как наши герои — не праздные туристы, а ученые, они решили, поймав волну, осмыслить и переживания, и магию, и само явление с научной точки зрения. Стало важно понять, что вещи могут рассказывать о людях, — так была первоначально сформулирована идея проекта.
Одним из соавторов должен был стать житель Мюнхена Маннфред Герман Вальтер, самый обычный торговец предметами старины, который стал для челябинских ученых гидом по этому живому музею под открытым небом. Манни, так все на рынке называли этого господина, к сожалению, ушел из жизни и не увидел издания.
«Я читал и вспоминал, как мой дед, который жил в доме напротив публичной библиотеки, мне, маленькому, показывал дореволюционные журналы „Нива“. Я до сих пор помню запах истлевающей бумаги. Его ни с чем не спутаешь. Меня накрыло этим запахом, когда я начал читать книгу. Мы очень недооцениваем место старых вещей в нашей жизни. Они создают ауру, которая помогает понять что-то важное, философское, что не поддается рациональному осмыслению», — так передал свои впечатления один из первых читателей, профессор, доктор исторических наук Павел Уваров.
Игорь Нарский, профессор ЮУрГУ
— Игорь Владимирович, как вы формулировали свою научную задачу?
— Я бы отметил для начала, что наша книга — одновременно художественный и научный текст, очень субъективный, основанный на личных впечатлениях и опыте. Его можно читать без всякого научного интереса, просто как беллетристику. Но научных задач при этом было две.
Первая — выяснить, можно ли блошиный рынок рассматривать как место для изучения истории памяти. До сего момента экономисты, антропологи, социологи, культурологи — все рассматривали это пространство как место досуга и торговых операций, и не памяти и истории. Социолого-исторических исследований о блошиных рынках нет.
И вторая задача — разобраться в том, как вещи влияют на людей. Мы привыкли мыслить в парадигме: человек — субъект, а вещь — объект. Оказалось, что это совсем не так.
— Не так?
— Конечно, нет. Оказалось, это взаимоотношения равноправные: субъект — субъект. То есть вещи определяют то, что мы о них рассказываем.
— Нужен пример, Игорь Владимирович.
— Хорошо. Однажды я познакомился с одним очень странным предметом. Это была пепельница. Обычная парижская пепельница из какого-то дешевого металла. Странным в этой пепельнице была фотография. Круглая фотография по центру, прикрытая стеклом, в точности подходившим по размеру. На фото была фотография железнодорожного вагона и дата мирного договора с Германией в 1918 году.
Это означает, что кто-то из немцев, скорее всего, тех, кто был травмирован позорным миром, покупает в Париже случайную пепельницу, потом заходит в музей Компьенского леса, находит памятную фотографию — и приспосабливает туда, совершенно меняя смысл предмета. Он создает объект, в котором присутствует оценка: этому миру место в пепельнице, среди окурков и плевков. И он ею пользовался как пепельницей, хотя можно было повесить на стену.
Та самая пепельница 1920-х годов
— Получился арт-объект.
— Согласен. Получилась вещь, которая постоянно активирует твою память и не дает успокоиться. Мы воспользовались методологией так называемого материального поворота (ее автор — французский социолог, антрополог Бруно Латур) о том, что разговор вещей с людьми — это разговор на равных, с уважением. Мы хотели понять, как это работает на конкретных примерах.
Я буду рад, если читатель поймет, что в его жизни есть и были предметы, которые могут влиять на его жизнь.
— Что значит влиять?
— Даже утром пить кофе из чашечек и вспоминать, где они куплены, сколько им примерно лет, что бы сказали наши бабушки. Вещи — повод поговорить о том, что важно, о том, что в повседневной суете вытесняется...
— Многие историки отмечают, что в истории Советского Союза — это особенно печальная тема, когда был выжжен целый слой старых вещей. И с этим связана поломка в исторической памяти. Что вы об этом думаете?
— Согласен полностью. Неслучайно, когда в постсоветской России возникла тема памяти, вдруг выяснилось, что дальше бабушек и дедушек семейная история не дотягивается. Мы неоднократно наблюдали в советской истории, как эти сломы приводят к разрыву семейных связей, к гибели государства, к желанию пересматривать границы... Ни к чему хорошему, словом.
— Я целевая аудитория вашей книги. Что нового вы мне сообщаете?
— Мы попытались ликвидировать путаницу в том, что понимается под блошиными рынкам. Понимается совершенно разное, тем более и сам блошиный рынок пережил драматичные метаморфозы.
Рынки начинались в эпоху массовой миграции в начале XX века, когда нужно было передвигаться налегке, срочно сбыть добро, а потом на новом месте купить по дешевке что-то нужное. В начале 1960-х годов они становятся местом, где не зазорно не только покупать, но и продавать. В Швейцарии и Германии на блошиных рынках мы встречали пожилых дам, которые пришли продать за какие-то гроши однажды надетую пару обуви или меховое боа, «которое больше не нужно».
Мы выяснили, что блошиный рынок — не музей случайных вещей под открытым небом, а пространство, которое включает в себя приватные зоны подвалов, комодов, старых шкафов, ящиков письменных столов. Из которых люди по каким-то причинам извлекают вещи с тем, чтобы их вывести в это публичное пространство на один день. Откуда они попадают в другое приватное пространство.
Таким образом, это не публичная, а в значительной степени личная история. История, которая связана с семейной памятью, с семейным традициями, с очень демократичными способами обращения с прошлым, с возможностью создания своей персональной истории...
Люди продают то, что им дорого и памятно. А тот, кто покупает, создает свое место памяти, потому что он включает это в свою жизнь.
— Тогда продолжите пример с пепельницей. Вот вы, профессор из России, покупаете в чужой стране предмет, который абсолютно незнакомый вам человек, немец, когда-то купил в своих обстоятельствах, наполнил своей историей и эмоциями. Все это вас совсем не касается. И что с вами происходит?
— Для меня меняется история немцев в 1920-х и не только. Я начинаю понимать, что люди в Германии...
— ...пережили страшное?
— Не просто пережили страшное, но были завалены такими артефактами в повседневном обиходе, которые постоянно напоминали им о войнах. Пепельница далеко не единственный предмет из этой серии.
Могу рассказать о маленькой шкатулочке — бонбоньерке из папье-маше для нюхательного табака — с карикатурой на революцию в Германии 1848 года с подавлением русскими войсками. Или детская тарелка 1914 года, на которой трехлетний карапуз с ружьем в руке в полной униформе кайзеровской Германии. Это предмет обихода. Когда ее выпускали, были уверены, что к Рождеству 1914 года война закончится.
А еще есть удивительные истории, когда получается раскопать историю предмета.
Я купил однажды огромную деревянную скульптуру. Вырезана лошадь с русскими дровнями. Вся упряжь — тончайшая работа, дерево, кожа, веревочки... И стоит на дровнях воин в зимней амуниции времен Великой Отечественной войны. Но на ушанке у этого солдата — не красная звезда, а черный вермахтовский орел.
Немецкий солдат Второй мировой войны в форме советского воина
— Как это возможно?
— Тот же самый вопрос я задал и хозяйке. Она сказала: муж вам лучше расскажет, его отец мастерил. Я покупаю эту лошадь, хотя везти жутко неудобно, я привез с поломками, к сожалению, сын восстанавливал потом. Я приехал в семью, и мне рассказали историю этой поделки.
Человек, который сделал этот артефакт, — немецкий солдат, который две зимы, 1942—1943 годы, провел в России, воевал в составе вермахта, был ранен. И все послевоенное время он занимался осмыслением этого своего русского опыта. Он умер в начале 2000-х. Я видел его рукопись, которую он оставил жене.
Он делал эту штуку долго. И когда сделал, убрал в детской комнате на шкаф, чтобы дети не разорили и гости, не дай бог, не увидели. О войне он разговаривал только в кругу семьи — пока дети не подросли и не сказали, что они не хотят больше об этом слышать, — и с одним из своих друзей, тоже ветераном той войны.
Этот человек был потомственным текстильщиком из Шварцваальда, художником. Он делал замечательные акварели, резал из дерева и лепил из пластической массы... Есть рисунок, где он, раненый, лежит в точно таких же дровнях... Сделано невероятно. Больше того, он сделал в таком же масштабе вертеп рождественский, и, к удивлению детей, каждое Рождество он выставлял и вертеп, и эту повозку. Благодарил таким образом Господа за то, что он его спас.
— И что происходит в вашей жизни, когда вы покупаете эту деревянную повозку?
— Игорь Владимирович, что, по-вашему, будет продаваться на блошиных рынках лет через 20—30? Пластик?
— Не могу сказать с точностью, но... Вы заметили, как растет интерес ко всему советскому: от открыток до мебели? Это модно, это винтаж. Кто бы мог подумать об этом в Советском Союзе? Так будет и с современным миром вещей.
