Режиссер из Санкт-Петербурга Алексей Смирнов на вопрос главного режиссера Челябинского Театра кукол Александра Борока «Что бы ты, дорогой друг, хотел у нас поставить, а то мы уже успели по тебе соскучиться?» ответил: «Любовь и голуби». Ну и что, что никто эту пьесу никогда не ставил в театре кукол? Кто-то может быть первым.
Режиссер Алексей Смирнов уже ставил в Челябинском театре кукол «Человека в футляре» и «В сундуке на чердаке»
С того разговора минуло года два. В театре наступил капитальный ремонт, труппа переехала в ДК ЧЭРЗ в незнакомом переулке Островского, и на новой сцене, в непривычно большом зале театр кукол сыграл вчера премьеру. Премьеру пьесы, сюжет которой знает наизусть и любит каждый гражданин, родившийся в СССР, а также некоторые дети, родившиеся у этих граждан позже. (На главном фото, если кто не узнал, Василий и Раиса Захаровна на пляже употребляют коктейли.)
Магия, конечно, заключена в этой истории, поэтому очень трудно и не хочется разбирать ее на молекулы.
Иркутский драматург и актер Владимир Гуркин, автор пьесы «Любовь и голуби», писал ее сорок лет назад, в 1981 году, со своих односельчан, которых помнил ребенком, — то есть с послевоенного поколения.
«Поотрывать бы им эти органы движения!» — это подлинный комментарий бабушки Гуркина по поводу некой подлинной курортной истории.
Получается, что люди, о которых пьеса, жили лет семьдесят назад. В той глубинной деревне, откуда в город переезжать было нельзя. В той деревне, от которой сейчас и следа не осталось. Нет ни этого мира, ни этого дома, ни этих людей. Дыра на карте.
Именно этот факт стал для режиссера Алексея Смирнова ключиком к сюжету.
«Дыра, которая отмечена в навигаторе», — так объясняет дорогу к месту взрослый Ленька, который приехал на родину продавать даже не дом — участок земли. Дыра в навигаторе.
Кукольный спектакль «Любовь и голуби» начинается с живых людей. Точнее... Ленька-то живой, реальный, с мобильным телефоном. Он разговаривает и не замечает существ в белых одеждах, в смешных ушанках, с перышками. Они сидят тут же на скамейке и слушают старый Ленькин радиоприемник. Невидимые. Они-то его узнали и рады — он проходит сквозь.
Эти люди в белых одеждах сопровождают все действие
Вот так подсвечен сюжет: вся история разворачивается как будто на пленке диафильма (нужно объяснять?). Как будто Ленька реконструирует, восстанавливает ее в картинках. И кукольность героев: вот мама, вот папа, вот дядь Митя — не кажется неуклюжей по сравнению с яркими героями меньшовского фильма, которых невозможно выключить в памяти.
А сравнения неизбежны, разумеется.
Василий объявил Раисе Захаровне, что возвращается домой, к своей горгоне
Трехэтажная конструкция, увенчанная голубятней, — избушка, которая поворачивается к зрителю то передом, то задом: то деревенским домом, то курортным пляжем, то старым паромом. На веревке сохнет пододеяльник на деревянных прищепках — это двор. Вот, собственно, и все декорации, сотворенные чудесной художницей Катериной Петуховой с любовью к исконно деревенской неказистости.
Умилительные детальки вроде вырезанных на дверях туалета окошечек-сердечек, абажура с бахромой, клетчатой клеенки на столе, виньеток на обоях, квадрата в центре пододеяльника — за этим слышится тихая грусть по утраченному навсегда.
Раиса Захаровна пришла как женщина к женщине
Алексей Смирнов запечатал сюжет как в капсулу времени. Нам прокручивают историю в картинках из воспоминаний Леньки, хотя он не появится на сцене до самого финала. Историю веселую, добрую, печальную (однако под кадриль) — но канувшую в прошлое, как этот несуществующий на карте дом.
Петрушечные куклы Катерины Петуховой неуловимо напоминают героев фильма, но это, скорее, милый оммаж, чем эксплуатация удачных образов. Крупные красные бусы у Нади, тельняшка дядь Мити, общая субтильность Раисы Захаровны... Да что там внешний облик: лично у меня полное ощущение, что баба Шура говорила голосом Натальи Теняковой и двигалась с ее же грацией, а дядю Митю озвучивал Сергей Юрский. И это было тепло.
Надюха и баб Шура обсуждают, куда пошел дядь Митя
«Умерла, дедушка. Твоя бабушка. Инфраркт микарда. Вот такой рубец!»
Зритель невольно будет ловить себя на сопоставлениях, но Алексей Смирнов сделал эти созвучия деликатными, как реверанс талантливым коллегам.
Но сам сюжет, который не может удивить ни одним поворотом, мы будем наблюдать как бы с новой оптикой. Кукол-петрушек сопровождают, неслышно шурша мешковатыми белыми одеждами, незримые ангелы.
Василий и Раиса Захаровна обрели друг друга
Они вручную прокручивают дом (и ход событий). Они молча отзеркаливают мизансцены. Они — хранители вечной истории.
Они создают 3D объем, вот в чем фокус.
Петрушки — да, действительно, потрясающе удачное решение. Деревенский плач навзрыд — вот вам слезы фонтанчиками из глаз. Деревенские драки метлой, лопатой, чем попало — это звонкий бэмс! барабана. Тот же ударный бэмс! сопровождает и обморок, и впечатывание в стенку собеседника, и падение на задницу от изумления. Четкие, без рефлексий, переживания очень логичны в исполнении перчаточных кукол.
«Ой, горе мне, горее-ее-е! Ой, горе-то какоо-ооо-оо! Леньк! Поросятам дал?»
Но без молчаливых существ, названия которым мы не знаем: призраки? души? голуби? — история бы не зазвучала.
Точнее, звучала бы как хит — прекрасный, но заигранный до невозможности мотив. А так... появилась незнакомая, щемящая нота. Не сразу даже понимаешь: это композитор Николай Морозов так тонко зашифровал ее в мелодию, или она в воздухе дрожит.
Невидимое напряжение прорвется в финале. Все пойдут запускать голубей, помните? Они все уйдут со сцены запускать голубей на прощание. И вылетят голуби: Надя, Василий, дядя Митя, баба Шура, все дети... Такое возможно только в кукольном театре.
Главный режиссер Александр Борок показывал, как они летают, еще пока кукол шили (Фото: Андрей Ткаченко)
...И превратились в белых голубей.
Они будут кружить над домом, пока у Леньки не зазвонит айфоновским рингтоном мобильный: «Вы подъехали? Да-да, сейчас встречу!»
Он убежит в зал, на выход, и ангелы останутся смотреть ему вслед, беспомощно нажимая кнопки на старом Ленькином радиоприемнике.
Вот такая магия вечной истории.
